История владеет пестрым и жутким набором самовластных деспотов: Хеопс, Навуходоносор, Калигула, Нерон, Цинь Ши-Хуанди, Тимур. По основным "параметрам" они были сходны с тысячами других самодержцев и выделялись из их среды, оставались печальной памятью иногда ввиду особого зверства, но чаще из-за какой-то странной, особенной черты, сохраненной сагами, преданиями. Таков был, например, египетский тиран Хаким из династии Фатимидов (996-1021), перевернувший жизнь страны, приказавший женщинам никогда не выходить на улицу, днем всем подданным спать, ночью - бодрствовать; и так в течение четверти века, пока имярек не сел па осла, не объявил правоверным, что они не достойны такого правителя, и уехал, исчез (после чего попал в святые, от которого ведет свое начало известная мусульманская секта друзов).

Документы и легенды в этом случае, как, впрочем, и в большинстве других, сохранили противостояние правитель - народ. Совсем особая тема, как складывались отношения тирана с верхним слоем, на который он непосредственно опирался. В тех случаях, когда ему удавалось процарствовать долго, отношения были, очевидно, неплохи... Только плотная опора, вероятно, позволяла Хеопсу 30 лет строить свою пирамиду, а Тимуру - казнить, кого желал.

Маркс и Энгельс писали не раз о сравнительно большой, относительно самостоятельной абсолютной монархии (в Западной Европе), выступающей по отношению к дворянству и буржуазии "как кажущаяся посредница между ними" (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 21, с. 172).

"...Классовый характер царской монархии, - отмечал В. И. Ленин, - нисколько не устраняет громадной независимости и самостоятельности царской власти и "бюрократии"..." (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, с. 32).

Вопрос о разных типах взаимоотношений "класс - монарх", о причинах этого разнообразия не раз рассматривался в научных дискуссиях об абсолютизме. Не углубляясь в общую проблему, оценим любопытную реплику крупного российского чиновника второй половины XIX в. государственного секретаря А. А. Половцова. Прослушав сохранившиеся музыкальные сочинения самого Ивана Грозного, верноподданный Александра III находил там "бессмысленное мычание одичалого до грубости своенравца" (Половцов, II, 83).

Резкость этой оценки такова, что монархист Половцов представляется тенденциозно неискренним: можно ли мерить XVI век критериями XIX? Царь Иван Васильевич был для своего времени человеком культурным... И тем более примечательна непримиримость сановника: даже с позиций угрюмого самодержавия конца XIX в. Иван Грозный - представитель другой, ожесточенной, неприемлемой формы самовластия, и нет сомнений, что главную его вину Половцов видит в казнях и деспотическом подавлении своего слоя - опальных бояр, дворян, духовенства - тех, кто (в отличие от бесписьменного народа) сумел рассказать, передать, создать традиционную версию об ужасах Грозного.

Крупнейший писатель и историк, вполне лояльный к режиму, через несколько лет после гибели Павла напишет о "двух тиранах" (т. е. Иване Грозном и Павле), которых Россия имела в течение девяти веков (Карамзин, 45).

Разумеется, и Половцову, и Карамзину известны удары, обрушенные теми тиранами на народ; однако вряд ли они взялись бы доказывать, что, скажем, при Петре I или Екатерине II крестьянам было куда легче, чем при Павле I: на эту тему в XIX в. имелись уже немалые сведения.... Но не этим руководствуются они в своих оценках.Тиран для дворянских публицистов - прежде всего бивший в своих... (выделено нами - V.V.)

Что же происходило между Павлом и дворянством в 1796-1801 гг.? Тем дворянством, чью наиболее активную часть мы условно разделили на "просветителей" и "циников", сходившихся на "выгодах просвещения" (Пушкин) и еще не разошедшихся достаточно далеко в споре об отмене рабства.

Разве Павел не имел возможности удовлетворять ряд общих или частных желаний, потребностей этого сословия и отдельных его представителей?

Опубликованные и неопубликованные архивные материалы не оставляют сомнения, что немалый процент "скорострельных" павловских замыслов и распоряжений приходился его сословию "по сердцу".

550-600 тыс. новых крепостных (вчерашних государственных, удельных, экономических и пр.) были переданы помещикам вместе с 5 млн. десятин земли (Валишевский, с. 234) - факт особенно красноречивый, если сопоставить его с решительными высказываниями Павла-наследника против матушкиной раздачи крепостных. Однако через несколько месяцев после его воцарения на взбунтовавшихся орловских крестьян двинутся войска; при этом Павел спросит главнокомандующего о целесообразности царского выезда на место действия (это уже "рыцарский стиль"!).

Служебные преимущества дворян в эти годы сохранялись и усиливались, как прежде. Разночинец мог стать унтер-офицером только после четырех лет службы в рядовых, дворянин - через три месяца, а в 1798 г. Павел вообще распорядился впредь разночинцев в офицеры не представлять! Именно по приказу Павла в 1797 г. учрежден Вспомогательный банк для дворянства, выдававший огромные ссуды (см. Боровой, 72-80; Paul I, 104-124).

Выслушаем одного из просвещенных современников: "Земледелие, промышленность, торговля, искусства и науки имели в нем (Павле) надежного покровителя. Для насаждения образования и воспитания он основал в Дерпте университет, в Петербурге училище для военных сирот (Павловский корпус). Для женщин - институт ордена св. Екатерины и учреждения ведомства императрицы Марии" (Саблуков, 90).

Среди новых учреждений павловского времени найдем и еще ряд таких, которые никогда не вызывали дворянских возражений: Российско-американскую компанию, Медико-хирургическую академию. Упомянем также солдатские школы, где было выучено при Екатерине II - 12 тыс., а при Павле I - 64 тыс. человек (см. Валишевский, 274).

Перечисляя, заметим одну, но характерную черту: просвещение не упраздняется, но все больше контролируется верховной властью.

Павел интересуется и техническим прогрессом, отпускает большие суммы на очистку каналов. Узнав об "изобретении в Москве аптекарем Биндгеймом делания сахара из белой свеклы", царь "соображает важную пользу, от оного произойти могущую" (Шильдер. Павел I, 300). В своем капитальном труде "О правительственной деятельности Павла", вышедшем в 1916 г., М. В. Клочков, между прочим, подробно разбирает меры по упорядочению лесного дела, спасению казенных лесов от вырубки, учреждению лесного департамента, лесного устава и т. д. (Клочков, 297-302).

При всем при этом, когда эксперты показали большую выгодность частного, нежели казенного, промысла "золотых металлов", Павел потребовал дополнительных обсуждений, и советники, хорошо знавшие централизаторские наклонности суверена, вскоре высказались за "казенное управление" (что и было утверждено 13 мая 1800 г.).

Число государственных ведомств, занимающихся экономикой, при Павле возрастает: царь сразу восстанавливает берг-, мануфактур-, камер- и коммерцколлегии, главную соляную контору, не говоря о ряде новых финансовых ведомств.

Как и прадед Петр, правнук Павел поощряет технический прогресс, государственное просвещение... И как будто не замечает, что после Петра I уже успели просочиться на Русь, как неминуемое следствие петровских реформ, "просвещенные свободы".

Павел I объявляет дворянские интересы своими, требуя изменить "всего" несколько пунктов екатерининской "Жалованной грамоты".

Тульский дворянин, радовавшийся началу павловских перемен, при этом плохо скрывает некоторый страх:

"Ничто так, при перемене правительства, не озабочивало все российское дворянство, как опасение, чтоб не лишиться ему государем Петром III дарованной вольности, и удержание той привилегии, чтоб служить всякому непринужденно и до тех только пор, покуда кто пожелает; но, ко всеобщему всех удовольствию, новый монарх при самом своем еще вступлении на престол, а именно на третий или четвертый день, увольнением некоторых гвардейских офицеров от службы, на основании указа о вольности дворянства, и доказал, что он никак не намерен лишать дворян сего драгоценного права и заставлять служить их из-под неволи. Нельзя довольно изобразить, как обрадовались все, сие услышав..." (Болотов, 89).

Радовались недолго.

"Разжалованная грамота"

В 1785 г. дворянству были дарованы:

Свобода от обязательной службы: "Подтверждаем на вечные времена в потомственные роды российскому благородному дворянству вольность и свободу. Подтверждаем благородным, находящимся на службе, дозволение службу продолжать и от службы просить увольнения по сделанному на то правилу" (Жалов. грам., ст. 17-18).

В 1797 г. Павел I не только велит явиться в полк фиктивным, с пеленок зачисленным недорослям, но и требует списки "неслужащих дворян"; в Воронежской губернии (август 1800 г.) обнаружилось, например, 57 дворян, которые "грамоте не обучены, иные проводят дни свои в праздности, но главное и общее почти их упражнение составляет обрабатывание земли и домоводство". Вскоре из 57 "замеченных" 43 человека в возрасте до 40 лет "определены в военную службу".

Другой павловский способ "подтянуть" дворян - всяческое ограничение перехода с военной службы в гражданскую. С 5 октября 1799 г. никто не мог "по своему хотению" выбрать гражданскую службу вместо военной: требовалось разрешение Сената, утвержденное царем! Между прочим, приказывая (1800 г.), чтобы "все вступали в службу", Павел ударил по представителям так называемых свободных профессий (например, художникам).

Уход со службы все опаснее; отставка для многих выйдет выключкой, т. е. репрессивной мерой, лишавшей наказанного всех льгот и пресекавшей возможность вернуться на службу (см. Клочков, 482, 487 и cл.). Свобода от податей и повинностей. 18 декабря 1797 г. дворян обложили сбором в 1640 тыс. руб. для содержания губернской администрации, и более всего судебных мест.

Через несколько месяцев сумма была увеличена, и с 1799 г. дворяне платили 1748 тыс. руб., т. е. около 20 руб. "с души" (см. Клочков, 423-425).

Право собраний. Тридцать три статьи "Жалованной грамоты" 1785 г. закрепили известное положение о дворянских обществах и собраниях, о выборах губернских и уездных предводителей дворянства, дворянских депутатов, капитан-исправников, заседателей...

В каждой губернии таким образом выбиралось при Екатерине II около ста должностных лиц, на всю же страну приходилось несколько тысяч выборных дворянских деятелей, что уже немало в российском управлении.

С самого начала павловского царствования начал подготовляться принятый 14 октября 1799 г. указ: о резком ограничении собраний и выборов. Царь выразил недовольство по поводу длительных "ярмарок невест" - обычных продолжительных дворянских съездов.

Губернские собрания, как самые влиятельные, совершенно упразднялись, уездные сильно ограничивались. Число дворян-избирателей сокращалось примерно в 5 раз. Право губернатора вмешиваться в дворянские выборы значительно возрастало (см. Клочков, 433, 444, 455, 473).

Само слово "выборы" было столь неприятно монарху, что употреблялся другой, более реальный термин: "дворянский набор". Таким образом, павловская централизация, единовластие не мирились даже с уездносословными элементами "дворянской демократии".

Право представлений. Статьи 47 и 48 "Жалованной грамоты" дозволяли дворянам сообщать о своих нуждах губернаторам и "делать представления и жалобы через депутатов их" как Сенату, так и царю.

Уже в первые недели царствования Павел сильно ограничивает дворянские депутации (даже верноподданнические): отныне для обращения на высочайшее имя требовалось предварительное разрешение губернатора или генерал-прокурора.

Право "нe подвергаться лишению дворянского звания ничьею властью, кроме государя" - единственная нетронутая гарантия, ибо она в духе царствования, признающего разрешения и запреты сверху вниз, но крайне подозрительно относящегося к любой не царской инициативе.

И наконец, основная, ключевая привилегия дворянства: личная неприкосновенность.

Осенью 1797 г. генерал-квартирмейстер барон Аракчеев инспектировал 7-й егерский полк литовской дивизии с непривычной для бывших екатерининских офицеров грубостью. После окончания инспекции, как видно из заведенного вскоре особого дела, капитан Эгерс и поручик Штакельберг (оба вышли ив обер-офицерских детей) "осмелились приходить к нему (Аракчееву) и говорить, что они таким образом и подобными трактаментами служить не хотят", а ссылаясь на брань Аракчеева в их адрес, находили, что "подчиненные к болванам и дуракам почтения иметь не будут". Ситуация двойственная: право офицеров протестовать против грубого обращения и - внедряемое право власти их оскорблять. Система Екатерины - и система Павла; но в то же время Павел ведь хочет выступать как "охранитель чести"...

Отсюда любопытный разнобой в решении дела. Оба офицера были арестованы, и военный суд нашел, что они должны "публично отпущения своей вины просить или заключением, или каким иным наказанием наказаны быть". Генерал-аудитор вообще воздержался и передал все на царское усмотрение.

Павел 9 ноября 1797 г. вынес решение, для таких дел неслыханно жестокое: "Лиша чинов и дворянства, сослать в Нерчинск в работу" (Эгерс меж тем был сильно болен). По-видимому, у офицеров нашлись заступники, сумевшие использовать "добрые минуты" государя; к тому же в конце 1797 г. надвигалась и опала Аракчеева. 25 декабря 1797 г. было объявлено, что "по высочайшему повелению... Штакельберга и Эгерса должно простить" (ЦГВИА, ф. 8, on. 10199, № 221, 1797 г.).

Позже довольно объективный наблюдатель генерал Ланжерон заметит: "При Павле возобновились порки унтер-офицеров из дворян. Я. видел, как великий князь Константин приказал дать Лаптеву, из хорошей рязанской фамилии, за ошибку в строе 50 палочных ударов".

Николай Олсуфьев (будущий генерал-адъютант) получил 15 ударов, а на другой день он стал офицером гвардии (ПБ, ф. 73, № 272, т. 1, л. 101). О жестокой экзекуции над штабс-капитаном Кирпичниковым (сквозь тысячу человек один раз) еще пойдет особый разговор.

"Жалованная грамота" (статья 15) запрещала телесное наказание дворян.

3 января 1798 г. последовало известное разъяснение Павла: "Коль скоро снято дворянство, то уж и привилегия до него не касается. По чему и впредь поступать". Наказанию, таким образом, придавалась обратная сила.

Суровые "опровержения" дворянских свобод осуществлялись многими рьяными исполнителями, но встречали притом естественное противодействие просвещенной дворянской среды. Известный правдолюбец московский сенатор И. В. Лопухин однажды слышит сожаления петербургского сенатора насчет суровых приговоров многим "невинным почти".

"Для чего же?" - спросил Лопухин.

"Боялись иначе", - отвечал он.

"Что, - говорил я, - так именно приказано было или государь особливо интересовался этим делом?" -

"Нет, - продолжал он, - да мы по всем боялись не строго приговаривать и самыми крутыми приговорами угождали ему".

Лопухин: "Мы далекие от двора московские сенаторы, проще живем, и не отведал бы, конечно, знакомец твой кнута, если б случилось делу его быть в пятом департаменте (Московском уголовном департаменте Сената. - Авт.). Во все царствование Павла I, во время присутствия моего в Сенате, ни один дворянин пятым департаментом не был приговорен к телесному наказанию и по всем делам истощалась законная возможность к облегчению осуждаемых".

Любопытно, что Павел почти все московские приговоры конфирмовал без возражений, а два-три даже смягчил (Лопухин, 68).

"Личная обеспеченность, - скажет о своем и более ранних российских временах Салтыков-Щедрин, - это такое дело, что ежели я сижу смирно, то и личность моя обеспечена, а ежели я начну фыркать да фордыбачить, то, разумеется, никто за это меня не похвалит" (Щедрин, XIV, 82).

Позже в "Колоколе" Герцен сформулирует программу-минимум, где рядом с отменой крепостного права и требованием свободы слова поместит пункт, с виду несоразмерный первым двум: отмена телесных наказаний - символа, "формулы" рабства.

Розги - апофеоз личной необеспеченности. Само их существование обязательно связано с целой системой других ущемлений личности. Современнице показался, например, довольно обычным следующий эпизод:

"Однажды весною... после обеда, бывшего обыкновенно в час, император гулял по Эрмитажу и остановился на одном из балконов, выходивших на набережную. Он услыхал звон колокола, во всяком случае не церковного, и, справившись, узнал, что это был колокол баронессы Строгановой, созывавший к обеду. Император разгневался, что баронесса обедает так поздно, в 3 часа, и сейчас же послал к ней полицейского офицера с приказом впредь обедать в час" (Головина, 244-245).

26 декабря 1796 г. генерал-прокурор разослал по губерниям инструкцию, чтобы "чиновник, какого бы звания и класса ни был, никуда ни на малейшее время без дозволения Правительствующего сената не отлучался" (Ц ГАДА, р. VII, № 3696).

Николай Румянцев, видный государственный деятель, сын знаменитого и почитаемого Павлом фельдмаршала, три года не писал своим заграничным друзьям ввиду явной слежки (АВ, XX, 389). Сохранились документы о постоянном наблюдении за Румянцевым вместе со "слепком его печати" для удобного вскрытия писем (ЦГАДА, р. VII, № 3413); по заданиям генерал-прокурора Обольянинова слежку производил "конторы запасных магазейнов член в Москве" Л. А. Кожевников.

Среди дел генерал-прокурора отложились документы такого типа, которых предпочли бы не иметь или быстро уничтожить в прошлом и последующих царствованиях. Таковы дела (санкционированные лично императором и осуществленные генерал-прокурором) о "наблюдении за поведением" княгини Долгоруковой, князей Алексея и Александра Куракиных, С. Плещеева, графов Кирилла и Андрея Разумовских; о надзоре за графом Литтой, князем Голицыным, графом Браницким; большое дело (293 листа) "о наблюдении за поведением князя Платона, графов Валериана и Дмитрия Зубовых" (ЦГАДА, р. VII, № 3347, № 3345, № 3252). Причем 14 октября 1799 г. прямым указанием царя владимирскому почтмейстеру Панову предписано "осматривать переписку" П. А. Зубова; когда же Павел узнал, что Дмитрий Зубов (один из братьев, никак не связанный с "большой политикой") едет через Москву в Петербург, то последовало распоряжение, "чтобы граф Зубов не ездил, ибо пребывание его там его величеству неугодно".

Когда лондонские банкиры ввиду ухудшения отношений с Россией не доплатили русской казне 500 фунтов, Павел I распоряжается "взыскать деньги с российского посла С. Р. Воронцова" (АВ, XI, 341).

Цензурные стеснения тех лет требуют некоторых пояснений.

Гонения на книги, как известно, усиливаются еще с конца екатерининского времени. Прежде был узкий круг читателей, не было широкой сферы действий для цензуры (речь не идет о духовных сюжетах, раскольничьих книгах). До поры до времени позволялось печатать и в частных типографиях без того стеснения, которое началось в годы французской революции.

Для осуждения Радищева, как известно, не нашлось специальной статьи законодательства, и меру наказания для него искали даже в "Морском уставе". Последовавшие затем гонения на издания Новикова, Княжнина и других открыли, однако, существование достаточно широкого круга читателей; усиливались опасения властей насчет возможного влияния "вредной литературы".

В павловское царствование надзор за литературой усиливается.

Указ от 18 апреля 1800 г. торжественно объявлял:

"Так как чрез вывезенные из-за границы разные книги наносится разврат веры, гражданских законов и благонравия, то отныне впредь до указа повелеваем запретить впуск из-за границы всякого рода книг, на каком бы языке оные ни были, без изъятия, .в государство наше, равномерно и музыку" (Клочков, 176-177).

Указ этот завершал серию более ранних запретительных мер: три цензуры учреждаются в СанктПетербурге, а кроме того, в Москве, Риге, Одессе и при главной таможне.

В 1797-1799 гг. запрещено 639 изданий, в том числе "Путешествие Гулливера" (однако недосмотрен и пропущен... Руссо!). Единственная иностранная книга, пропущенная в 1800-1801 гг., - "Тунгусское богослужение" из Китая. Цензуре подвергались и ноты Моцарта, Гайдна ("Дела и дни), 1920, I, 397).

5 июля 1800 г. вдруг были опечатаны все типографии, кроме сенатской, академической и 1-го кадетского корпуса; через 4 дня, впрочем, последовало распечатывание с грозным предупреждением о необходимости строжайшего цензурного наблюдения.

Ошибки цензоров карались жестоко.

Для формирования общественного мнения в павловское царствование особую роль сыграло несколько историй, считавшихся эталоном, характерной приметой времени.

В этом отношении интересна вступительная часть к "Запискам Беннигсена", составленным, в 1801 г. В ряде изданий этого важного документа вводная часть опущена как "тривиальная" ("11 марта", 112); между тем тривиальность, расхожесть здесь особенно любопытны. Беннигсен явно писал то, что говорилось всеми, было у всех "на слуху". В его обвинительном перечне, между прочим, и история пастора Зейдера:

"Состоялось запрещение некоторых книг, чтение которых до того времени не считалось предосудительным, Пастор Зейдер в Ливонии имел несколько таких книг в своей маленькой библиотеке и думал дать доказательство своего уважения к закону, отослав их к органам правительства в Ригу. Но чиновники в своем рапорте императору придали поступку Зейдера характер преступления. Приказано было отправить пастора с фельдъегерем в Петербург. Здесь этот несчастный был посажен в тюрьму. Юстиц-коллегии дан был указ исследовать преступление пастора, судить его и наказать кнутом. Судьи, прочтя указ, переглянулись между собою, а президент суда сказал: "Что же, о расследовании думать нечего, постановим решение, которое нам уже предписано". Спустя несколько дней несчастный пастор был наказан кнутом и сослан в Сибирь, где он оставался до восшествия на престол императора Александра" (ИВ, 1917, V-VI, 547).

При этой ситуации литература все крепче "замерзала". За четыре последних года екатерининского правления печатная продукция составила 1116 названий (в 1793 г. - 313, в 1794 г. - 296, в 1795 г. - 258, в 1796 г. - 249). При Павле же происходит уменьшение объема печатных изданий почти на треть: 875 названий за четыре года (в 1797 г. - 175, в 1798 г. - 237, в 1799 г. - 254, в 1800 г. - 209); за весь 1801 г. вышло всего 34 книги и брошюры, что, конечно, связано с политическими событиями того года (расчет произведен по изданию "Сводный каталог русской книги XVIII века: 1725-1800". М., 1962-1967).

8 альманахов и литературных сборников, вышедших за 4 года павловского правления, - также явное снижение по сравнению с 24 изданиями, появившимися за четыре последних екатерининских года, и 22 сборниками за такой же срок от начала правления Александра I (Смирнов-Сокольский, 48-64).

Подведем краткий итог. Лишь один пункт "Жалованной грамоты" остался в силе (дворянство отнимается только царем). "Благородное сословие", сочетавшее душевладение с элементами просвещения и несколько поколений пробивавшееся к "дарованным правам", к личной неприкосновенности, вдруг видит себя возвращенным ко времени Петра I и его первых преемников.

Многое из того, что делалось главой государства в конце 1790-х годов, показалось бы дворянству нормальным или исторически неизбежным на полвека ранее. Однако с тех пор выросло уже по меньшей мере два "непоротых" дворянских поколения, воспользовавшихся законом о вольности дворянства и "Жалованной грамотой". Целый слой, привыкший к своей вольности!

Автор этой книги несколько лет назад написал строки, которые считает уместным здесь повторить:

"Без Муравьевых, которые просвещают, никогда бы не явились Муравьевы, "которых вешают". Прямо из времен Бирона... никогда бы не явились Пушкин и декабристы.

Василий Осипович Ключевский заметил о времени после Ивана Калиты: "В эти спокойные годы успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле".

Два поколения екатерининских дворян также избавляются от отцовских и дедовских страхов, хотя и не помышляют "на Мамая". Два небитых дворянских поколения - без них и Пушкин был бы не Пушкин, и Лунин - не Лунин".

Говоря о личных правах дворянства, один из мемуаристов заметил, что, "если бы Павел в несправедливых войнах пожертвовал жизнью нескольких тысяч людей, его бы превозносили, между тем как запрещение носить круглые шляпы и отложные воротники па платье возбуждало против него всеобщую ненависть" (Коцебу, 295).

Это наблюдение весьма любопытно. За частностью тут хорошо видно общее. Во-первых, укрепившиеся привычки к известному уровню личного достоинства; запрещения же, подобные "шляпным", тем тяжелее, чем мельче: если уж такие права регламентируются, что мечтать о более существенных! Во-вторых, за "шляпным гонением", за битьем офицера, за "дураком", жалуемым губернатору, за многосторонним и постоянным унижением частного, личного в пользу государственного - за всем этим дворянство теряло представление о надежности, обеспеченности своего положения.

"Жалованная грамота" была известной гарантией дворянских вольностей. С ноября 1796 г. гарантии резко ослаблены.

Казалось бы, самое незыблемое - владение душами. Ведь царь щедр на подарки: около 600 тыс. крепостных роздано помещикам. Однако уже летит в Лондон грозное для посла и влиятельного вельможи Воронцова сообщение, что на его имения наложен секвестр (хотя никакого преступления не совершено и есть только известное недовольство императора).

Потерять дворянство, неудачно взмахнув эспантоном на марше или неправильно поклонившись, ничего не стоило.

600 тыс. крестьян роздано, но ведь немало и отнято или подлежало изъятию с утратой дворянского достоинства!

Один из близких сотрудников генерал-прокурора сообщает, что Обольянинов по решению Сената отобрал земли у многих помещиков Саратовской и других губерний и добился больших пожалований "от тысячи до пяти тысяч десятин" чиновникам своего аппарата (Мертвого, 113). Это свидетельство подтверждается и сохранившимися документальными данными о пожаловании 26 чиновникам из канцелярии генерал-прокурора и тайной экспедиции 83 тыс. десятин (ПБ, F XVII. 2, л. 396 и сл.).

Известный в будущем деятель В. Н. Каразин (в ту пору молодой чиновник) пытался бежать за границу, "а когда был пойман, откровенно написал императору, что "желал укрыться от жестокости его правления, и хотя не знает за собой вины, но уже его свободный образ мысли мог быть преступлением". Павел, не чуждый порывов великодушия, простил Каразина и дозволил ему поступить на службу" (PC, 1876, VII, 567-568).

Ситуация дворянской неуверенности, негарантированности хорошо видна и из некоторых до сей поры почти не использованных исследователями материалов Военно-походной канцелярии Павла.

Репрессии

На всю жизнь запомнит юнкер Семеновского полка Михаил Леонтьев "протяжный и сиповатый крик Павла I: "Под арест его!"" (РА, 1913, IX, 303). Как и многие другие, он запомнит и ужас при одном наименовании Тайной экспедиции, где заседал "страшный по одной уже наружности тайный советник Николев" (там же).

Во главе карательного органа - Тайной экспедиции при Сенате (заменившей торжественно упраздненную в 1762 г. Тайную канцелярию) стоял генерал-прокурор, однако главными вершителями политических дел были специальные чиновники Макаров, Николев. Николеву постоянно поручались дела, связанные с высокими персонами - Зубовыми, Зоричем, Куракиными, Разумовскими...

Именно Николев был главным мучителем Суворова в период его опалы (ЧОИДР, 1862, IV).

Приведем характерный пример, каких было немало. "Помню, - писал Греч о начале царствования Павла, - какое сильное действие произведено было по всей публике арестованием двух офицеров за какую-то неисправность во фронте. Дотоле подвергались аресту только отъявленные негодяи и преступники закона. Арестованные были в отчаянии и хотели застрелиться со стыда. Для них арест был то же, как если б ныне раздели офицера перед фронтом и высекли" (Греч, 137; о том же - Саблуков, 28). Позже привыкнут.

В первые дни павловского царствования в основном, правда, шла амнистия, явно опровергавшая меры Екатерины II. 7 ноября 1796 г. последовал именной указ об освобождении Н.И. Новикова и еще пятерых человек. 8-11 ноября освобожден белорусский дворянин Лаппо и снят запрет на выезд в столицы графа Апраксина, а также прежде обвиненных по "новиковско-масонским" делам Трубецкого, Тургенева, Лопухина., 19 ноября освобождены Костюшко, Потоцкий, затем еще шесть поляков.

Освобождение продолжалось и позже: 23 ноября - Радищев, 13 декабря - "38 человек из разных мест"... Однако постепенно амнистия прекращается и все заметнее новые аресты: 22 ноября - именной указ о заключении полковника Елагина "в крепость навсегда за дерзновенные разговоры" (4 января 1797 г. его, впрочем, освободят). 15 декабря приговорен к пожизненной крепости "за дерзкие разговоры" полковник Копьев. 24 декабря - один надворный советник, один капитан и один прапорщик "в каторжные работы навсегда" (ЦГАДА, р. VII, № 2043, ч. 23).

Все это - важные приказы, позволяющие делать известные качественные оценки, однако не хватает количественных...

Сколько же человек подвергалось гонениям за павловское четырехлетие? Какова реальная основа десятков анекдотов, устрашающих историй о ссылке, тюрьме, разжаловании, экзекуции, лишении дворянства и т. п.?

О числе пострадавших в литературе сохранились довольно разноречивые сведения.

Писали о тысячах, десятках тысяч невинно пострадавших, в частности о 12 тыс. амнистированных при восшествии Александра I. Отмечалось, что "подверглись гонениям 7 фельдмаршалов, 333 генерала и 2261 офицер", т. е. 2601 человек (см. Валишевский, 255), что на гауптвахте Зимнего дворца сидело семь генералов (РА, 1913, IX, 304).

Любой подобный рассказ, не устанем повторять, интересен как мнение современников, как интерпретация многих фактов. Тем важнее сосчитать то, что было в действительности.

Богатейшие материалы павловского военно-судебного ведомства, Генерал-аудиториатской экспедиции, сохранившиеся в Центральном государственном военно-историческом архиве, позволяют в известной степени представить мучения и заботы влиятельной части дворянства - офицеров и генералов (преимущественно служащих в столице). Через Генерал-аудиториат проходили разнообразные офицерские дела (иногда вместе с солдатами и чиновниками, когда по самой сути обвинения их. нельзя было передать другому ведомству). Хронологическая регулярность сохранявшихся аудиториатских дел показывает, что практически все материалы налицо. Несколько десятков разрозненных документов за 1789-1796 гг. было присоединено к делопроизводству Аудиториата задним числом, последовательное же рассмотрение дел мы находим с 24 января 1797 г. (дата основания Генерал-аудиториата) до конца павловского царствования. Вообще же в указанном фонде сохранились военно-судные дела до 1 октября 1805 .

Итак, посмотрим, кого и как судил Генерал-аудиториат в 1797-1801 гг. Перед нами дела в конце концов обязательно конфирмованные императором. Некоторые из них пришли из провинции, на других лежит печать молниеносного царского решения - легко вообразить, как на вахт-параде или в ином месте по царскому распоряжению производится быстрая расправа с виновным, которая тут же оформляется Генерал-аудиториатом. Разумеется, не все наказания идут через Аудиториат, часть обходится и без судебного рассмотрения, но об этом еще будет сказано особо.

Пока же в распоряжении историка 64 аудиториатских дела за 1797 г., 144 дела за 1798 г., 108 дел за 1799 г., 148 дел за 1800 г., 31 дело с 1 января по 11 марта 1801 г. (ЦГВИА, ф. 8, on. 10/99, № 170-664).

Итак, 495 дел за 50 месяцев, около 10 дел в месяц.

Для сравнения заметим, что после воцарения Александра I: с 11 марта 1801 по 1 января 1802 г. было 56 дел, в 1802 г. - 85 дел, в 1803 г. - 75 дел, в 1804 г.44 дела, в 1805 г. (за 9 месяцев) - 29 дел (там же, № 665-943). Всего 289 дел за 54 месяца, чуть более 5 дел в месяц.

По хронологии приговоров мы можем угадать как дни особенно сильного императорского гнева, так и дни благорасположения: 2 декабря 1797 г. 2 офицера и 2 вахмистра разжалованы в рядовые; 14 и 15 июня 1799 г. лишены чинов и дворянства 5 человек; серия жестоких приговоров наблюдается в конце января и начале февраля 1800 г. Наоборот, 24 июля 1798 г. прощено 15 кавалергардов, прежде разжалованных в рядовые.

Разумеется, это лишь "первый слой" статистики, из которого видно ослабление вдвое аудиториатской активности за первые александровские годы по сравнению с павловскими.

Эти числа ничего не говорят нам о том, кого и за что судили, многих ли наказывали и миловали. Чтобы понять это, разделим обвиняемых на три категории: нижнюю (унтер-офицеры и рядовые из дворян, а также обер-офицеры, до капитанов включительно), среднюю (штаб-офицеры - от майора до полковника) и высшую - генералы (подключим в каждую из категорий соответственно чину и немногих попавших в Аудиториат гражданских лиц).

Затем произведем расчет числа обвиненных и прощенных, окончательные же приговоры Аудиториата разделим в свою очередь на 4 категории: прежде всего, тяжелые наказания - заключение в тюрьму, крепость, каторжные работы сроком более 6 месяцев; во-вторых, лишение чинов и дворянства; в-третьих, увольнение со службы или отставка; наконец, штраф, незначительное взыскание и временное заключение (до 6 месяцев) с последующим возвращением на службу. Предлагаемая классификация, конечно, условна.

Некоторое число приговоров представлено в делах неопределенно, отчего нельзя их отнести ни к одной из категорий. Отдельные приговоры позже отменялись, но сведения о том не попадали в аудиториатские дела; часть обвиненных по два и более раз попадала под суд - амнистировались, снова наказывались,,. Таким образом, абсолютно точные данные в наших расчетах невозможны, однако количество рассмотренных дел все же немалое, а число лиц, прошедших через Аудиториат, много больше (часто по одному делу несколько обвиняемых). В целом материалы Генерал-аудиториата позволяют судить о репрессивной политике Павла по военной части.

В 1797 г. Аудиториат нашел виновными 65 офицеров, оправдал же 10. В 1798 г. число наказанных значительно возрастает: 178. В том же году 78 лиц было оправдано. В 1799 г. осуждено 115, помиловано 35, в 1800 г. - соответственно 136 и 31, в 1801 г. (до 11 марта) - 38 и 13. Всего, таким образом, мы учитываем 699 человек, попавших в Аудиториат, из которых 532 (76%) осуждено и 167 (24%) оправдано.

Понятно, большая часть обвинений пала на нижнюю группу (до капитанов включительно): здесь 395 человек, т. е. более трех четвертей всех виновных. Штаб-офицеров - 83 человека (около 16%), генералов - 44 (в том числе 19 в 1800 г, и три в начале 1801 г.).

Важной особенностью павловских военных наказаний является сравнительно большое число суровых приговоров (по нашей классификации - 1-го и 2-го типа).

В 1797 г. 12 человек посажено в тюрьму, отправлено на каторгу или в ссылку, а 28 лишено чинов и дворянства. Это 40 из 65, т. е. более 60% всех приговоренных.

В 1798 г. таковых было 91 из 178 (более половины всех приговоров), в 1799 г. - 55 из 115 (48%), в 1800 г. - 77 из 136 (57%), в 1801 г. - 12 из 38 (но к ним нужно еще присоединить группу из 15 нижних чинов, шедших по одному делу с офицерами).

Таким образом, число самых суровых, тяжелых наказаний составляет больше половины всех репрессий.

В этом-то заключается основное отличие павловских мер от приговоров 1801-1805 гг. Число лиц, прошедших через Аудиториат первых александровских лет, было немалым (хотя количество дел, как отмечалось, снизилось почти вдвое),, при этом возросло количество больших групповых дел, большей частью о хищениях и других злоупотреблениях. В 1802 г. осуждено 115, оправдано 28; в 1803 г. осуждено 170, оправдано 20. Как видим, число наказанных примерно такое же, как при Павле, и поэтому не следует представлять, будто после 1801 г. вообще почти никого не наказывали и наступил "офицерский рай".

Не вникая подробно в статистику александровского Аудиториата, отметим только почти полное отсутствие в 1801-1802 гг. наказаний, отнесенных нами к 1-й группе: ссылки офицеров в каторжные работы, лишения дворянства. Более 70% приговоров - это арест на краткий срок, обхождение производством, разжалование на короткие сроки, вменение суда в наказание, арест на две недели.

Мы не будем на этом основании утверждать, что Павел наказывал "зря": из формулы большинства его приговоров нельзя понять действительную степень вины офицера. Однако огромное количество дел о воровстве по комиссариатской части, о хищениях, недоставлении рекрут и др. - это относится к характерным для павловского правления мерам против "развала и разврата" последних екатерининских лет.

И тем не менее около 300 дворян, военных, наказанных предельно, - это довольно жесткий уровень, если учесть, что общее число офицеров и генералов в павловское время составляло примерно 15 тыс. человек.

Сведения о наказаниях солдат будут приведены в следующей главе; пока же подчеркнем еще раз, что аудиториатские приговоры - лишь часть репрессий по армии; сюда совершенно не входят те, кто вынужден был уйти в отставку или изгнан с военной службы без специального аудиториатского дела. Таких было очень много, и, не располагая общими данными, сошлемся на тогдашнего гвардейского полковника: "Из числа ста тридцати двух офицеров, бывших в конном полку в 1796 году, всего двое (я и еще один) остались в нем до кончины Павла Петровича. То же самое, если не хуже, было в других полках, где тирания Аракчеева и других гатчинцев менее сдерживалась, чем у нас" (Саблуков, 40).

Вероятно, Саблуков имеет в виду всех офицеров, а также унтер-офицеров из дворян; в 1798 г. в конной гвардии было 67 офицеров, 10 вахмистров, 20 эстандарт-юнкеров, 10 квартирмейстеров, 100 yнтep-офицеров, 20 трубачей и 1000 рядовых (Анненков, I, 193).

Среди выписок А. И. Михайловского-Данилевского из царских приказов по армии находим между прочими: "9 сентября [1797] уволены в один день 3 полных генерала, 3 генерал-лейтенанта и 9 генерал-майоров; 16 сентября вышло в один же день в отставку 68 обер- и унтер-офицеров гвардейских полков, 26-го числа 90 гвардейских унтер-офицеров, а 17 октября 120 унтер-офицеров Преображенского полка" (ИС, II, 15; ИС, III, 100).

Постепенно мы действительно приближаемся к порядку чисел, близкому к данным о 2600 офицерах и генералах, "подвергавшихся гонениям".

Рядом с аудиториатскими репрессиями действовала упомянутая Тайная экспедиция. Часть дел, начатых по военной части, мы находим и здесь, например известный процесс важных особ - генералов князя Сибирского, Турчанинова и других, обвиненных и отправленных в Сибирь за злоупотребления.

Некоторые подробности этого дела в высшей степени характерны. Уже после отправления генералов в ссылку, 29 апреля 1800 г., Павел I приказывает надворному советнику Крюкову догнать осужденных и, "буде они не скованы, сковать их". Посланный вскоре доносил, что Турчанинов и Сибирский следуют "в оковах нарочитой толщины с глухими заклепками" и "крайне изнурены". Последнее замечание вызвало, очевидно, перемену настроения монарха, и 11 мая уж послан вдогонку приказ: оковы снять и в дороге отдыхать. 16 февраля 1801 г. Павел велел освободить князя Сибирского и вернуть его в Москву, после же воцарения Александра I последовала немедленная реабилитация (ПД, ф. 265, on. II, № 2499).

Кроме того, в Тайную экспедицию доставлялись представители всех сословий, подозреваемые в преступлениях не только военных, но и политических. Подсчет дел этого ведомства особенно интересен тем, что дает редкую возможность сопоставить репрессии при Екатерине II и Павле I (Тайная экспедиция, созданная на четвертом месяце правления императрицы, была уничтожена сразу же по воцарении Александра I).

Всего за 35 лет екатерининского правления, с 1762 по 1796 г., через Тайную экспедицию прошло 862 дела, в среднем 25 дел в год (ЦГАДА, р. VII, on. 2. Все 46 дел 1796 г. условно отнесены к царствованию Екатерины II). Больше всего - в 1763 г. (52 дела), в 1775 г. (44), меньше всего - в 1770 г. (10), 1792 г. (11), 1787 г. (12 дел). При Павле I, считая с 1 января 1797 г., мы находим 721 дело Тайной экспедиции: в 1797 г. - 154, в 1798 г. - 205, в 1799 г. - 118, в 1800 г. - 177, в 1801 г.57 (до указа об уничтожении Тайной экспедиции 2 апреля 1801 г.). В среднем 180 в год, т. е. в 7 раз больше, чем в предшествующее царствование.

Кого же и за что доставляли в страшное заведение Макарова и Николева?

Нами было выборочно просмотрено около 100 дел и составлена "тематическая роспись" остальных (благо заглавие каждого дела в основном достаточно подробно изъясняет, кого и за что допрашивают).

Исключив из расчета лиц с неясной или неопределенной социальной принадлежностью, представим оценки примерно для четырех пятых секретных дел (566 из 721); понятно, в одном деле могло быть замешано несколько человек.

В Тайную экспедицию было взято:

Таким образом, по 566 делам Тайной экспедиции проходит в 1797-1801 гг. 727 человек. (На самом деле больше, так как в ряде случаев, привлекалось неопределенное число сообщников или родственников подследственного.) Дворяне явно преобладают, составляя 44% всех обвиняемых. Примерно одинаково представлены три группы (купеческо-мещанская, крестьянско-казацкая вместе с городскими низами, иностранцы); каждая примерно по 13% подследственных, но в общей совокупности меньше дворянства! Наконец, духовенство и солдаты дают менее 9% общей численности обвиняемых.

Еще больше возрастает "вес дворянства", если соотнести эти данные с общей численностью каждого сословия, хотя нужно принять к сведению, что сравнительно малое число дел солдатских и крестьянских еще не говорит о "легкой жизни" этих категорий населения: ведь их судьбы решались чаще всего "без протокола" - быстрым военным судом или экзекуцией без всякого суда, но об этом ниже.

Тематика дел Тайной экспедиции тоже дает немало для понимания событий 1796. -1801 гг. Нами рассмотрено основное содержание 573 следственных дел.

Разница числа дел, изученных тематически, и числа, полученного при подсчете количества подследственных, объясняется тем, что некоторые дела при неясной социальной принадлежности обвиняемого могут быть легко классифицированы по теме обвинения; наоборот, есть дела с ясной личностью приговоренного и с крайне неопределенным содержанием.

Большая часть дел легко классифицируется и может быть представлена в 10 группах.

Легко заметить, что три самые острые, политически опасные категории (политический сыск, измена, оскорбление величества) составляют без малого половину всех дел - 258.

Нетрудно понять, как строго исследовались такие дела и какое значение придавал царь малейшему проступку против своей особы. Унтер-офицера Мишкова, подозреваемого в авторстве злой карикатуры на царя (появившейся в Харькове), Павел приказывает в начале 1801 г., "не производя над ним никакого следствия, наказав кнутом и вырвав ноздри, сослать в Нерчинск на каторгу". Экзекуция была, по-видимому, умышленно затянута, и новый царь Александр I велел "оставить без исполнения".

Приведем еще несколько типичных "сюжетов":

"об арестовании погарских купцов... по доносу в дерзких между собою толках о строгостях императора Павла, кротости великого князя Александра и суровости великого князя Константина" (ЦГАДА, р. VII, № 3013, 1797 г.);

"о шихтмейстере Никите Шангине, лишенном всех чинов и достоинств и отданном в Нерчинских заводах в работу за произнесение слов "Важное дело ваш государь!"" (там же, № 3315, 1799 г.);

"о крестьянине Онуфрии Карпове, называвшем императора Павла царишком" (там же, № 3409, 1800 г.);

"о наказании кнутом и ссылкой в Сибирь священника Степана Иванова, сказавшего на литургии после высочайшего титула "сей род да будет проклят", членов духовного правления Василия Григорьева и Никифора Матвеева, промедливших дать ход доносу о том, и о награждении архиепископа Вениамина" (там же, № 3574, 1800 г.).

В заметной группе дел "о нелепых прошениях, толках, ложных доносах" находим следствие "О подпоручике Иване Биретове, желавшем быть при государи для говорения всегда правды" (ЦГАДА, р. VII, № 3262, 1798 г.); "О толках между раскольниками, будто император Павел есть значащийся в их книгах царь Развей" (там же, № 3519, 1800 г.). Больше всего подобных дел в начале царствования; в 1799-1800 гг.значительно меньше. Павловский режим, с одной стороны, поощрял доносы, с другой - пугал и доносчиков возможным поворотом дела не в их пользу.

Прямые антикрепостнические выступления крестьян хотя и подавлялись обычно без участия Тайной экспедиции, но все же заняли свое место в ее делах. К тому же здесь по одному делу часто проходит много обвиняемых. Наиболее частый сюжет, встречающийся среди этой группы документов, - надежды крестьян на освобождение. Таковы дела о крестьянах Иване и Николае Чисовских, подавших прошение его величеству об освобождении их из крепостного состояния; "О солдате Иване Молотцове, сочинившем возмутительное письмо солдату Григорию Петрову и родным сего последнего о предоставленных будто бы крестьянам льготах". В 1798 г. статский советник Николев командируется в Ярославскую губернию "для разведания о намерении крестьян произвести смятение" (там же, № 3064, 3010, 1797 г.; № 3134, 1798 г.).

Таким образом, по делам главного сыскного ведомства империи (так же как по военно-судным) заметно обилие самых суровых наказаний, а также сильное политическое наступление государства на дворянское сословие.

Третьим возможным источником для статистического изучения этих процессов являются документы об амнистии, реабилитации, составленные в начале царствования Александра I.

Н. К. Шильдер, ссылаясь на бумаги государственного секретаря Трощинского, сообщал о том, что па II марта 1801 г. "арестантов, сосланных в крепости и монастыри, в Сибирь, по разным городам и живущих по деревням под наблюдением, всего 700 человек. Из этого числа по 21-е марта, т. е. до погребения императора Павла, всемилостивейше прощено и освобождено 482 человека; затем отбирались справки по поведению и неизвестности преступлений о 54 лицах, и не освобожденными оставались еще 164 человека" (Шильдер. Александр I, т. II, 15).

Ознакомившись с теми же бумагами, на которые ссылается Шильдер (ЦГАДА, р. V, №206, л. 104-145), попытаемся определить сословную принадлежность арестантов.

Список заключенных соединил разные пути, по которым Павел наказал неугодных подданных: часть прошла через Тайную экспедицию, другая - сквозь Генерал-аудиториат, третья - прямыми именными указами и другими видами самодержавного волеизъявления.

Кто же был лишен свободы к концу павловского правления? Приводим данные о 554 репрессированных.

Некоторое расхождение с расчетами Шильдера связано с повторением в разных списках одних и тех же имен.

К II марта 1801 г. находилось в заключении и в ссылке: генералов - 14; чиновников первых четырех классов - 6; военных V-VIII классов - 44; чиновников V-VIII классов - 17; обер-офицеров (вместе с унтер-офицерами из дворян) - 78; прочих дворян, шляхтичей - 26; женщин дворянского происхождения - 10; чиновников ниже VIII класса и канцеляристов - 28; купцов - 23; духовенства - православных, лютеран, католиков - 23 (в том числе 1 митрополит и 1 епископ); упоминаемых в списках как "поляки, лифляндцы, малороссияне" - 13; иностранцев - 14; нижних чинов - 20; крестьян, казаков, однодворцев, мастеровых - 31 (в том числе 3 женщины); "духоборцев из Слободской Украины" - 204; прочих - 3.

И снова мы видим впечатляющую статистику столкновения царя со своим дворянством; в этом списке "благородное сословие" представлено по меньшей мере 195 персонами (35%), в числе которых 20 военных и статских генералов (к тому же среди женщин одна "жена генерала"); 18 человек имели княжеский, графский, баронский титулы.

На самом же деле число дворян, лишенных свободы, было значительно больше: в нескольких случаях число изъятых лиц указано неопределенно, например "дети князя Голицына". Кроме того, в наших расчетах не рассматривались как дворяне чиновники IX-XIV классов, в то время как реально многие из них принадлежали к "благородному сословию".

Таким образом, дворяне составляют около половины амнистированных и реабилитированных в начале правления Александра I.

Этот специфический тип репрессий как бы исторически предвосхищает следующее крупное столкновение верховной власти с дворянством, которое уже пройдет под знаменем декабризма.

Из крупных социальных категорий, как видим, мало затронуты репрессиями городские сословия, тогда политически не активные и "не попадавшиеся" на дороге павловских преобразований. 255 амнистированных из 554 (46%) из крестьян, казаков, солдат, однако, как видим, большую часть здесь составляли гонимые правительством духоборы.

Подведем краткие итоги.

Изучая по разным источникам и спискам количественное выражение "павловского гнева", мы использовали около 500 аудиториатских дел, более 500 - по Тайной экспедиции, более 500 - по материалам амнистий 1801 г.

Известная часть этих документов, проходя по разным ведомствам, относится к одним и тем же людям; в то же время ни в одном из списков не найти еще тех сотен опал, отставок, понижений и оскорблений, которым подверглось множество людей (между прочим, 13 марта 1801 г. все "выключенные" со службы объявлены просто отставленными). Наконец, ряд лиц не попал в список освобожденных потому, что весной 1801 г. они были на воле, а в ссылке, крепости, опале побывали (порой и не раз!) несколько раньше.

Несколько сот наказанных дворян вполне соответствуют нескольким тысячам, которые подверглись разным гонениям.

Эти цифры, внешне не слишком крупные, на деле составляли заметную долю российского просвещенного слоя. Можно говорить о каждом десятом чиновнике и офицере, подвергавшемся какому-нибудь наказанию или опале. Однако еще раз напомним, что дело не только в числе репрессированных. Главное, не было уверенности, что завтра любой не попадет в число опальных.

Господствующий класс утрачивал гарантии своего господствующего положения, того, в чем сходились и помещики, и Екатерина II, сказавшая однажды, как ей приятно, что "дворяне себя чувствуют" (РА, 1870, стлб. 588).

"Благополучное состояние, коего залог есть личная безопасность. (...) Непоколебимость оного положения" - вот чего устами Александра Воронцова желает в 1801 г. российское дворянство (АВ, XXIX, 453).

Гарантии... Отчетливым доказательством их отсутствия был призрак, преследовавший многих и названный во французских мемуарах графини Шуазель-Гуфье русским термином "le kibitka". Кибитка, в принципе легко увозящая любого в Сибирь или крепость... Герцен позже скажет: "дамоклова кибитка".

"Le kibitka" и "un feidjeger" - мемуаристка рассказывает, что отец ее, граф Тизенгаузен, обедал у казанского губернатора, когда прибыл "кабинетский фельдъегерь". Все побледнели, губернатор трясущимися руками вскрыл пакет, который, к общему удовлетворению, касался награждения одного из генералов (Choiseul-Gouffier, 18).

Символом страха был с давних времен и колокольчик: Пушкин писал о своем прадеде, что "до самой кончины своей он не мог без трепета слышать звон колокольчика" (Пушкин, XII, 312).

"Время было такое, - вспоминал К. Ф. Толь, - что я каждый вечер от всего сердца благодарил бога, что еще один день кончился благополучно" (Tolle, 96).

Военному вторит литератор: "Тогда жили точно с таким чувством, как впоследствии во время холеры. Прожили день - и слава богу" (Греч, 163).

Гарантии. Несколько десятилетий спустя декабрист иронически запишет о стремлении дворянства гарантировать "своевольную и безнравственную жизнь времен Екатерины" (М. Фонвизин, 50).

И владение крепостными рабами, по сложному историческому парадоксу того века, требовало известных просвещенных гарантий.

Впрочем, это просвещение неминуемо приближало и освобождение рабов, о чем большинство душевладельцев не подозревало или думать не желало.

Погашение же просвещения, как будто отодвигавшее призрак свободы, вело к той степени несвободы, которую дворянство 1800 г. не могло уже принять. К тому же попытка развязать "петровский узел" (рабство плюс просвещение) иллюзорным возвращением назад, урезанием некоторых завоеваний просвещения ставит императора в новые отношения с "чернью", что также не поднимает дух у "благородного сословия".