В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит один во всей вселенной.
К нему и птица не летит,
И тигр нейдет; лишь вихорь черный
На древо смерти набежит
И мчится прочь, уже тлетворный.
Но человека человек
Послал к анчару властным взглядом,
И тот послушно в путь потек,
И к утру возвратился с ядом.
Принес - и ослабел, и лег
Под сводом шалаша на лыки,
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.
А князь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы,
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы. |
Как звучны эти пушкинские строфы! Как гармонично вплетаются аккорды
ломоносовского стиля в экзотическую мелодию баллады!..
Но если мы с вами, читатель, не поддаваясь чарам поэзии, перечитаем
стихи Пушкина трезвыми, внимательными глазами, какие полагается иметь натуралистам,
мы в каждой строке, в каждом эпитете увидим наивные заблуждения. Настоящий
анчар, о котором нам много интересного могут рассказать сведущие ботаники,
совсем не похож на воспетое Пушкиным "древо смерти". Настоящий анчар никак
не может расти на "раскаленной почве" "чахлой и скупой пустыни".
Он растет на самых тучных почвах влажных тропических лесов, где зачастую
один ливень дает больше воды, чем у нас выпадает за целый год. Ядовитость
настоящего анчара далеко не так ужасна, как это представлялось поэту. Чтобы
отравить раба, царю надо было бы воткнуть в него напоенную соком анчара
"послушливую стрелу", да и то отравление получилось бы, вероятно,
несильное: недаром малайцы для отравления стрел к соку анчара примешивают,
как говорят, еще другие, более сильные яды, в которых у них нет недостатка.
И птица, и тигр, и человек могут чувствовать себя вполне благополучно в
непосредственной близости с настоящим анчаром.
Типичные экземпляры анчара представляют собой стройные, очень высокие
деревья метров в 40 высотой, причем нижние метров 25 приходятся на гладкий,
прямой ствол без ветвей.
Откуда же взял Пушкин страшный образ "анчара - грозного часового", стерегущего
отравленную им пустыню? Был ли это только плод фантазии поэта, не желавшего
считаться с недостаточно эффектной реальностью? Никоим образом! Пушкинский
образ анчара детально совпадает с представлениями ботаников пушкинского
времени. Мне как-то попалась раз в руки ботаническая статья об анчаре,
относящаяся к концу XVIII века. Там прямо описывалась лишенная всякой жизни
долина, в которой на 15 миль в длину и ширину все было отравлено смертоносными
испарениями анчара. Что это такое? Россказни беззастенчивых вралей? Или
болезненный бред? Ни то, ни другое. Это просто заблуждение слишком поверхностных
и доверчивых наблюдателей. На Яве, действительно, есть "Долина смерти",
но мы теперь знаем, что анчар тут нисколько неповинен. Все живое в этой
долине убивается выделяющимся из горных трещин углекислым газом. Эта долина
лежит на такой высоте, где анчар уже не встречается, но если бы он и попал
туда, "грозный часовой" наравне со всеми другими деревьями был бы задушен
непрерывной "газовой атакой", созданной прихотью природы.
 |
Рис. 73. Анчар (Antiaris
toxicaria).
Ветка с мужскими и женскими соцветиями |
Однако остережемся смеяться над первыми исследователями, подождем упрекать
их в легкомыслии. Представьте себе, читатель, что мы с вами были среди
первых европейцев, обследовавших Яву. Мы совершили длинный путь по океану
- не теперешний двухнедельный переезд через Суэцкий канал, а многомесячный
путь вокруг Африки. Ехали не на теперешнем пароходе, а в гораздо худших
условиях - на каком-нибудь парусном суденышке. Наконец, мы у цели, мы высадились
на Яве и идем обследовать покрывающие ее леса. Кругом масса новых, поражающих
впечатлений; масса реальных и воображаемых опасностей. Мы с трудом объясняемся
с проводниками-малайцами и часто не имеем возможности разобрать, где в
их словах правда, где заблуждение, а где умышленная ложь. Среди бесчисленного
множества никогда невиданного, неожиданного, загадочного нам с вами показывают
"Долину смерти" и говорят:
- Все здесь погибло от ядовитого дыхания анчара. Ничто живое не может
приблизиться к этому дереву смерти. Мы с опасностью для жизни добываем
его сок, чтобы отравлять наши стрелы; но это удается лишь немногим счастливцам.
Скажите по совести, читатель, захотелось ли бы вам при всех этих условиях
познакомиться с анчаром поближе: лезть на него, рвать с него ветки, рассматривать
тычинки и т.д.? Я, признаюсь, этого бы делать не стал. Я бы сказал:
- С анчаром я пойду знакомиться, когда мне надоест жить, а теперь я
лучше высмотрю и соберу побольше всяких безопасных растений и постараюсь
благополучно довезти свою добычу в Европу.
Нет, я не решаюсь упрекать первых исследователей, убоявшихся анчара,
но зато я вдвойне ценю заслуги тех позднейших ботаников, которые изучили
анчар и рассеяли фантастические призраки окружающей его легенды.
* * *
Певец анчара погиб, сраженный пулей дуэльного пистолета. По мановению
"властного
взгляда", жандармский капитан тайком умчал останки поэта в Тригорскую
глушь. Юноша Лермонтов отозвался песнью скорби, негодования и угрозы.
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь! |
"Властный взгляд" послал наследника пушкинской лиры в ссылку.
Приблизительно в это время на острове Яве английский ботаник зарисовал
с натуры великолепный экземпляр анчара со спокойно сидящими на его ветвях
птицами. Этот рисунок был первым ударом, разрушившим мрачную сказку. Теперь
мы давно знаем, что анчар лишь немногим опасней некоторых самых обыкновенных
ядовитых растений нашего климата, как: белена, цикута, "вороний глаз" и т.п.
Где вы увидите кустик анчара, рядом с ним вы можете встретить растения,
которых следует остерегаться гораздо больше, чем прославленного "древа
смерти".
Ботаники насчитывают несколько видов анчара, живущих в Восточной Азии
и на прилегающих островах. Знаменитый анчар, возбуждавший преувеличенные
страхи, называется ботаниками Antiaris toxicaria, т. е. анчар ядоносный.
Но среди анчаров есть и совершенно неядовитые, например: Antiaris innoxia,
т.е. анчар безвредный. Этот анчар, живущий в Индии, не только безвреден,
но и полезен. Местные жители называют его "мешочным деревом". С отрезка
ствола, поколотив предварительно по коре, легко снять (как с нашей липы)
лубяной цилиндр, из которого .можно сделать прочный мешок, пригодный для
разных надобностей домашнего обихода.
* * *
Веточка цветущего анчара может быть очень интересна для любителя ботаники.
Анчар - растение однодомное. Женские его цветы сходны с женскими цветами
нашего лесного ореха: просто зеленые почечки, из чешуек которых торчат
рыльца; но мужские соцветия совсем не похожи на ореховые сережки. На первый
взгляд они похожи на грибы, на какие-нибудь маленькие опенки; но, если
присмотреться внимательнее, они, пожалуй, покажутся вам сходными с маленькой
головкой подсолнуха. Шляпочка "грибка" усажена маленькими цветочками, несущими
одни тычинки. Эти "грибки" желто-розового цвета резко выделяются среди
зелени листьев; расположены они под женскими цветами, а не над ними; все
это говорит за то, что анчар не рассчитывает, подобно нашему орешнику,
на опыление ветром, а старается привлечь к этому делу каких-нибудь насекомых.
Я сравнивал здесь анчар с орешником лишь из-за внешнего сходства женских
цветов; но орешник никак нельзя отнести к многочисленной и весьма разнообразной
родне анчара. Из близко знакомых нам растений и долголетний вяз, и многополезная
конопля, и веселый хмель, и сердитая крапива довольно близки к анчару.
Из более южных растений в родстве с ним состоят, например, фига (инжир,
"винная ягода") и шелковица; из тропических - хлебное дерево, дынное дерево,
разные фикусы, дающие каучук и т. д. Почему вся эта очень разнохарактерная
компания считается близкими между собою родственниками, об этом не будем
пока справляться у специалистов, а то они заведут нас в такие дебри теоретических
соображений, за которыми мы, пожалуй, забудем о зеленых дебрях живых растений.
* * *
Анчар или, по крайней мере, что-то вроде анчара, попало даже в оперу. Есть
такая старая мейерберовская опера "Африканка". Прежде очень модная, теперь
она лишь изредка исполняется на сценах, Это, кажется, единственная опера,
драматический сюжет которой мог бы тронуть сердце натуралиста, даже всецело
отданное науке.
Герой оперы - историческое лицо, португалец Васко да Гама. Драматический
конфликт в том, что люди, имеющие власть, не верят в осуществимость смелого
замысла Васко найти морской путь из Португалии в Индию. Преодолев всякие
препятствия, Васко находит этот путь при содействии влюбленной в него пленницы-африканки.
В последнем акте действие происходит на острове среди Индийского океана:
Васко, достигший своей заветной цели, уезжает в Европу, а покинутая африканка
умерщвляет себя, вдыхая испарения ядовитого дерева.
Что же это за дерево?
При этом вопросе вы меня, пожалуй, остановите и скажете:
- Помилуйте! В фантастической опере, фантастическая африканка среди
картонных декораций задыхается, распевая нежные мелодии под аккомпанемент
оркестровых скрипок; а вы в это сплетение фантазий и всяческих условностей
хотите идти с ботаническим определителем в руках!
- Совершенно согласен, что это - не совсем логично; но мне хочется воспользоваться
этим поводом, чтобы сказать два слова о некоторых тропических деревьях.
Автор оперного либретто, называет дерево - "манцинелла". Действительно,
такое дерево из семейства Молочайных существует (Нурротаnае mancinella);
оно действительно чрезвычайно ядовито, и прежде считавшиеся выдумкой рассказы
о том, что оно может отравлять стоящего вблизи человека, в позднейшее время
считаются вполне правдоподобными. Но эта манцинелла никак не могла бы попасться
на пути Васко да Гама по Индийскому океану: она водится исключительно в
тропической Америке и на Антильских островах. На острове мог бы, конечно,
расти анчар, но и он, как впрочем и манцинелла, не подходит потому, что
автору либретто хочется, чтобы дерево было покрыто красивыми цветами. Но
при таких условиях декоратор не в состоянии соблюсти какую-нибудь ботаническую
правдоподобность. В тех двух постановках, которые привелось видеть мне,
декораторы изображали нечто похожее на знаменитую амхерстию; получалась
очень красивая картина, но это была явная клевета на совершенно безвредное
растение...
|
Рис. 74. Амхерстия (Amcherstia nobilis).
Цветок и бутон.
|
Амхерстия (Amcherstia nobilis), излюбленное украшение садов теплого
климата, дико растущее в лесах Бирмы, большинством ценителей красот растительного
мира признается самой красивой в свете представительницей флоры. Представьте
себе дерево средней высоты, покрытое нежными перистыми листьями, похожими
на сильно увеличенные листья наших акаций, которым амхерстия сродни, так
как она, как и акация, тоже принадлежит к семейству Бобовых. Во
время цветения дерево покрывается длинными, свисающими гирляндами крупных
цветов красного цвета с яркожелтыми пятнами. Каждый отдельный цветок чрезвычайно
красив: на первый взгляд он совсем не похож на мотыльковый цветок (как
у гороха), а скорее напоминает какую-нибудь вычурную орхидею. Еще красивей
целая кисть, в которой окрашены не только цветы, но и стебельки и прицветники;
общая картина пышно цветущего дерева восхитительна. Немудрено, что художникам
хочется украсить амхерстией театральную декорацию, но, повторяю, она абсолютно
безвредна. Задохнуться под ветвями амхерстии так же трудно, как под ветвями
цветущей яблони или сирени.
Возможно ли как-нибудь соединить красоту оперной декорации с ботанической
правдоподобностью? Мне кажется, возможно. Есть очень во многих отношениях
интересная группа древесных и кустарниковых растений, составляющая ботанический
род сумахов (Rhus), Многие из этих сумахов высоко ценятся в технике
за то, что дают много дубильных веществ, а некоторые пользуются симпатией
садоводов за свою декоративность. Среди сумахов есть один чрезвычайно ядовитый;
он носит название Rhus toxicodendron, т.е. "сумах - ядовитое дерево".
За ним прочно держится дурная слава, что иногда достаточно несколько минут
постоять вблизи дерева, чтобы почувствовать признаки отравления. В нашем
Никитском саду в Крыму и в ботанических садах Западной Европы кусты этого
сумаха; снабжены предостерегающими публику плакатами.
Рис. 75. Ядовитый сумах (Rhus toxicodendron)
Водится этот сумах и в Африке, и в Восточной Азии, так что с небольшой
натяжкой посадить его на острове Индийского океана можно. Правда пучки
его мелких зеленоватых цветов мало эффектны, но зато красивей всяких цветов
его осенняя, то кроваво-красная, то огненно-оранжевая окраска больших трехлопастных
листьев. В этом отношении лишь очень немногие деревья могут с сумахом равняться,
и я не знаю ни одного, которое бы его превосходило.
* * *
На самом себе я "ядовитого дыхания" растений никогда не испытывал; ни
анчаром, ни манцинеллой, ни сумахом не отравлялся, но однажды одно из любимейших
моих растений, если не отравило меня, то, во всяком случае, отравило мне
один из счастливейших дней моей юности.
Среди многих прелестей наших родных лесов, которыми мы мало восхищаемся
только потому, что к ним слишком привыкли, есть чудесная красавица, стройная,
нежная орхидея с султаном изящных снежно-белых, сильно душистых цветов.
"Белая фиалка", "ночная красавица", "любка", "ночная фиалка" прозывают
ее не-ботаники. Ботанику, хотя бы и малосведущему любителю, эти клички
режут ухо. Почему "фиалка"? Орхидея так далека от фиалок, так мало с ними
сходна! Почему "ночная"? Правда, в ночные часы она сильнее пахнет, стараясь
привлечь ночных бабочек, но ведь любуемся-то мы ею днем, когда она нисколько
не скрывает всех своих прелестей! Я буду называть эту красавицу ее научным
именем - платантера (Platanthera).
| Рис. 76. Платантера (Platanthera
bifolia) |
 |
Подробно описывать нежную красоту платантеры и ее сладкий, несколько
приторный аромат не стоит: кто это знает сам, тому описания не нужны, а
кто не знает, тому словами не объяснишь. В наших местах платантеры водились
в изобилии, и в начале лета у нас в доме они неизменно красовались в букетах.
Однажды, в начале июня, я, только что благополучно развязавшись с гимназическими
экзаменами, приехал в деревню. Сердце мое радостно трепетало в предвкушении
двух месяцев свободы. Приехав поздно вечером усталый и голодный, я прежде
всего поужинал. После ужина я с трудом доплелся до кровати. Какое блаженство!
От кровати пахнет свежим сеном заново набитого сенника. Этот запах смешивается
с запахом стоящего на столике букета. Снаружи, вместо московской трескотни
колес, слышатся веселые, задорные вопли лягушек, томные переливы соловьев,
с детства знакомые мотивы деревенского хора. Ах, как хорошо! А завтра!
Лишь сон отделяет меня от этого "завтра". Но вместо сладких, райских грез
меня начинают мучить тяжелые кошмары...
...Мне непременно надо поспеть к поезду, от этого зависит все мое счастье,
вся жизнь. Поезд сейчас отойдет, а я все путаюсь по каким-то нелепым переходам
вокзала, натыкаюсь на загородки, на запертые двери. Я выбежал, наконец,
на платформу, но поезд уже отошел, я не могу его догнать...
Я просыпаюсь и слышу, как колотится мое сердце... Засыпаю... Вот я стою
перед зеленым столом. Против меня директор и ехидный учитель - грек. Он
подает мне странного вида огромную книгу "Илиады".
- Переводите эту песню!
Я читаю греческие строки, но в них нет ни одного понятного слова. В
холодном поту я оборачиваюсь назад в надежде на "подсказку" товарища, но
вместо товарища сзади меня оказывается огромный рогатый бык. Мне надо бежать,
но я напрасно напрягаю все силы, чтобы передвинуть ноги...
Я встал с сильнейшей головной болью, от которой промучился почти до
вечера. Следующую ночь я спал прекрасно, догадавшись вынести из комнаты
пышный букет платантер.
Простите, я слишком увлекся и слишком отвлекся от анчара. Такое отравление
душистыми цветами - дело обыкновенное и, может быть, уже испытанное самим
читателем. Все же прибавлю еще два слова. Полученная в юности обида не
уменьшила моей любви к прелестным платантерам. Я их очень люблю до сих
пор и, если придется, расскажу о них отдельно: в них, как во многих орхидеях,
есть немало интересного.
